Проходят дни, проходят годы,
Но негасим искусства свет,
Творенье гордое природы-
Искусству служит человек.
В огромных собираясь залах,
Внимая звукам неземным,
В аккордах дивных растворяясь,
Мы видим мир чуть-чуть иным.
Уходят мелкие заботы,
И исчезает груз проблем,
Душа парит в таких высотах,
Что и сравнить нельзя ни с чем!
«Алина Тарская»
Недавно прочёл в газете: в результате множества наблюдений
над жизнью и разнообразными формами привидений
доказано, что привидения эти — не просто тени,
а фотографии реальности, которые сделали стены.
В веках моих — прожилки, в пепельнице — окурки.
Мы живём, чтоб оставить свой профиль на штукатурке.
Чтоб висел он навроде красивой индейской маски,
и солнце в его морщинах под вечер сгущало краски.
Старые люди — стаканы, до дна недопиты.
Остатки — мутны, волокнисты, испорчены, ядовиты.
Лица старых людей молодых людей заражают
тем, что резкие их морщины, извиваяся, выражают.
Лицо молодого — парус, старого же — папирус,
каждая буква которого — смертельный вирус.
С этих позиций, в общем, и боль моя несуразна.
Я сочиняю музыку, а музыка — не заразна.
Музыка не способна — и в этом она не чета мне —
заполонить пространство собственными чертами.
Музыка — это зеркало, где амальгама — нежность.
И при этом она не ворует чужую внешность.
«Память становится гладкой, стена — рябою».
Так сказал мне один старик, высохшею губою
под грохот токарных станков мусоля патрон «Казбека».
«Стена сохранит то, что стерлось из памяти человека».
«Ренат Гильфанов»
Какая музыка была!
Какая музыка играла,
Когда и души и тела
Война проклятая попрала.
Какая музыка во всем,
Всем и для всех — не по ранжиру.
Осилим… Выстоим… Спасем…
Ах, не до жиру — быть бы живу…
Солдатам голову кружа,
Трехрядка под накатом бревен
Была нужней для блиндажа,
Чем для Германии Бетховен.
И через всю страну струна
Натянутая трепетала,
Когда проклятая война
И души и тела топтала.
Стенали яростно, навзрыд,
Одной-единой страсти ради
На полустанке — инвалид,
И Шостакович — в Ленинграде.
«Александр Межиров — Музыка»
Ну, музыка, счастливая сестра
Поэзии, как сладкий дух сирени,
До сердца пробираешь, до нутра,
Сквозь сумерки и через все ступени.
Везде цветешь, на лучшем говоришь
Разнежившемся языке всемирном,
Любой пустырь тобой украшен, лишь
Пахнет из окон рокотом клавирным.
И мне в тени, и мне в беде моей,
Средь луж дворовых, непереводимой,
Не чающей добраться до зыбей
Иных и круч и лишь в земле любимой
Надеющейся обрести привет
Сочувственный и заслужить вниманье,
Ты, музыка, и подаешь нет-нет
Живую мысль и новое дыханье.
«А. Кушнер»
Материя сия бесплотна,
В руках нести ее нетрудно.
Рембрандт писал свои полотна,
А Моцарт изваял на струнах.
Божественная власть органа,
Пленительная нежность арфы.
Еретики сожгли Джордано,
Но музыка – превыше мафий.
Фиорды Грига пахнут хвоей,
От них в душе моей светает.
Ах, музыка! Она не ходит,
Не ползает – она летает!
«В. Боков»
Вот музыка та, под которую
Мне хочется плакать и петь.
Возьмите себе оратории,
И дробь барабанов, и медь.
Возьмите себе их в союзники
Легко, до скончания дней…
Меня же оставьте с той музыкой:
Мы будем беседовать с ней.
«Булат Окуджава»
У меня гитара есть — расступитесь, стены!
Век свободы не видать из-за злой фортуны!
Перережьте горло мне, перережьте вены,
Только не порвите серебряные струны!
Я зароюсь в землю, сгину в одночасье.
Кто бы заступился за мой возраст юный?
Влезли ко мне в душу, рвут ее на части,
Только не порвите серебряные струны!
Но гитару унесли — с нею и свободу.
Упирался я, кричал: — Сволочи! Паскуды!
Вы втопчите меня в грязь, бросьте меня в воду,
Только не порвите серебряные струны!
Что же это, братцы? Не видать мне, что ли,
Ни денечков светлых, ни ночей безлунных?
Загубили душу мне, отобрали волю,
А теперь порвали серебряные струны!
«Владимир Высоцкий — Серебряные струны»
Торжествующая музыка —
От небес и ключ, и клич:
И Рахманинов, и Мусоргский,
И Чайковский Пётр Ильич.
Волны струнных и перкуссия,
Вознесенье к облакам,
Предсказание, предчувствие
И причастие —
К векАм…
«Екатерина Щетинина — Музыка»
Я в комнате той, на диване промятом,
где пахнет мастикой и кленом сухим,
наполненной музыкой и закатом,
дыханием, голосом, смехом твоим.
Я в комнате той, где смущенно и чинно
стоит у стены, прижимается к ней
чужое разыгранное пианино,
как маленький памятник жизни твоей.
Всей жизни твоей. До чего же немного!
Неистовый, жадный, земной, молодой,
ты засветло вышел. Лежала дорога
по вольному полю, над ясной водой.
Все музыкой было — взвивался ли ветер,
плескалась ли рыба, текла ли вода,
и счастье играло в рожок на рассвете,
и в бубен безжалостный била беда.
И сердце твое волновалось, любило,
и в солнечном дождике смеха и слез
все музыкой было, все музыкой было,
все пело, гремело, летело, рвалось.
И ты, как присягу, влюбленно и честно,
почти без дыхания слушал ее.
В победное медное сердце оркестра
как верило бедное сердце твое!
На миг очутиться бы рядом с тобою,
чтоб всей своей силою, нежностью всей
донять и услышать симфонию боя,
последнюю музыку жизни твоей.
Она загремела, святая и злая,
и не было звуков над миром грозной.
И, музыки чище и проще не зная,
ты, раненный в сердце, склонился пред ней.
Навеки. И вот уже больше не будет
ни счастья, ни бед, ни обид, ни молвы,
и ласка моя никогда не остудит
горячей, бедовой твоей головы.
Навеки.
Мои опускаются руки.
Мои одинокие руки лежат…
Я в комнате той, где последние звуки,
как сильные, вечные крылья, дрожат.
Я в комнате той, у дверей, у порога,
у нашего прошлого на краю…
Но ты мне оставил так много, так много:
две вольные жизни — мою и твою.
Но ты мне оставил не жалобу вдовью
мою неуступчивую судьбу,
с ее задыханьями, жаром, любовью,
с ночною тревогой, трубящей в трубу.
Позволь мне остаться такой же, такою,
какою ты некогда обнял меня,
готовою в путь, непривычной к покою,
как поезда, ждущею встречного дня.
И верить позволь немудреною верой,
что все-таки быть еще счастью и жить,
как ты научил меня, полною мерой,
себя не умея беречь и делить.
Всем сердцем и всем существом в человеке,
страстей и порывов своих не тая,
так жить, чтоб остаться достойной навеки
и жизни и смерти такой, как твоя.
«Маргарита Алигер — Музыка»
В минуты музыки печальной
Я представляю желтый плес,
И голос женщины прощальный,
И шум порывистых берез,
И первый снег под небом серым
Среди погаснувших полей,
И путь без солнца, путь без веры
Гонимых снегом журавлей…
Давно душа блуждать устала
В былой любви, в былом хмелю,
Давно понять пора настала,
Что слишком призраки люблю.
Но все равно в жилищах зыбких —
Попробуй их останови! —
Перекликаясь, плачут скрипки
О желтом плесе, о любви.
И все равно под небом низким
Я вижу явственно, до слез,
И желтый плес, и голос близкий,
И шум порывистых берез.
Как будто вечен час прощальный,
Как будто время ни при чем…
В минуты музыки печальной
Не говорите ни о чем.
«Николай Рубцов»
Есть в музыке такая неземная,
как бы не здесь рожденная печаль,
которую ни скрипка, ни рояль
до основанья вычерпать не могут.
И арфы сладкозвучная струна
или органа трепетные трубы
для той печали слишком, что ли, грубы
для той безмерной скорби неземной.
Но вот они сошлись, соединясь
в могучее сообщество оркестра,
и палочка всесильного маэстро,
как перст судьбы, указывает ввысь.
Туда, туда, где звездные миры,
и нету им числа и нет предела.
О, этот дирижер — он знает дело.
Он их в такие выси вознесет!
Туда, туда, все выше, все быстрей,
где звездная неистовствует фуга…
Метет метель. Неистовствует вьюга.
Они уже дрожат. Как их трясет!
Как в шторм девятибальная волна,
в беспамятстве их кружит и мотает,
и капельки всего лишь не хватает,
чтоб сердце, наконец, разорвалось.
Но что-то остается там на дне,
и плещется в таинственном сосуде,
остаток, тот осадок самой сути,
ее безмерной скорби неземной.
И вот тогда, с подоблачных высот,
той капельки владетель и хранитель,
нисходит инопланетянин Моцарт
и нам бокал с улыбкой подает:
и можно до последнего глотка
испить ее, всю горечь той печали,
чтоб чуя уже холод за плечами,
вдруг удивиться — как она сладка!
«Юрий Левитанский»
Музыка любовь рождает, за собой зовёт…
Пусть в октаве только лишь семь нот…
Я мелодию сыграю … И душа поёт…
Это вдохновение и полет….
Клавиш бережно касаясь, прозвучит аккорд…
Все как-будто сразу оживет…
Песня облаком взлетает и летит вперед…
И до звезд на крыльях нас несет…
«Валентина Быковская»
Сквозь музыку и радость встречи
Банально-бальный разговор —
Твои сияющие плечи,
Твой романтично-лживый взор.
Какою нежной и покорной
Ты притворяешься теперь!
Над суетою жизни вздорной,
Ты раскрываешь веер черный,
Как в церковь открывают дверь.
«Ирина Одоевцева»
Стихия музыки — могучая стихия.
Она чем непонятней, тем сильней.
Глаза мои, бездонные, сухие,
Слезами наполняются при ней.
Она и не видна и невесома,
И мы ее в крови своей несем.
Мелодии всемирная истома,
Как соль в воде, растворена по всем.
Покинув помещенья нежилые,
Вселившись в дом высокий, как вокзал,
Все духи музыки — и добрые и злые –
Безумствуют, переполняя зал.
Сурова нитка музыкальной пьесы –
Верблюд, идущий сквозь ушко иглы!
Все бесы музыки, все игровые бесы,
Играючи, хотят моей игры.
Есть в музыке бездумное начало,
Призыв к свободе от земных оков.
Она не зря лукаво обольщала
Людей на протяжении веков.
И женщины от музыки зверели,
В поля бежали, руки заломив,
Лишь только на отверстия свирели
Орфей клал пальцы, заводя мотив.
Но и сейчас, когда оркестр играет
Свою неимоверную игру,
Как нож с березы, он с людей сдирает
Рассудочности твердую кору.
«Евгений Винокуров — Музыка»
Дом высился, как каланча.
По тесной лестнице угольной
Несли рояль два силача,
Как колокол на колокольню.
Они тащили вверх рояль
Над ширью городского моря,
Как с заповедями скрижаль
На каменное плоскогорье.
И вот в гостиной инструмент,
И город в свисте, шуме, гаме,
Как под водой на дне легенд,
Bнизу остался под ногами.
Жилец шестого этажа
На землю посмотрел с балкона,
Как бы ее в руках держа
И ею властвуя законно.
Вернувшись внутрь, он заиграл
Не чью-нибудь чужую пьесу,
Но собственную мысль, хорал,
Гуденье мессы, шелест леса.
Раскат импровизаций нес
Ночь, пламя, гром пожарных бочек,
Бульвар под ливнем, стук колес,
Жизнь улиц, участь одиночек.
Так ночью, при свечах, взамен
Былой наивности нехитрой,
Свой сон записывал Шопен
На черной выпилке пюпитра.
Или, опередивши мир
На поколения четыре,
По крышам городских квартир
Грозой гремел полет валькирий.
Или консерваторский зал
При адском грохоте и треске
До слез Чайковский потрясал
Судьбой Паоло и Франчески.
«Борис Пастернак»
Музыки бесполезные звуки,
лишние звуки,
неприменяемые тоны,
болью не вызванные стоны.
Не обоснована ведь ни бытом,
ни—даже страшно сказать—бытием
музыка!
Разве чем-то забытым,
чем-то, чего мы не сознаем.
Все-таки встаем и поем.
Все-таки идем и мурлычем.
Вилкой в розетку упрямо тычем,
Чтоб разузнать о чем-то своем.
«Борис Слуцкий — Неотвратимость музыки»
Печальна и чиста, как жизнь людьми любима,
Как жизнь ты не проста, как жизнь непостижима
Музыка.
Везде, в любом краю летишь ты с губ и клавиш.
Свистящую змею – и ту застыть заставишь.
Музыка.
Ты и весенний гром, и хлябь ночей ненастных,
Ты стала языком счастливых и несчастных.
Пусть в мире прижилась лишь часть твоих мелодий,
Твоя безмерна власть над теми, кто свободен,
Музыка! Музыка!
На свете каждый миг мелодия родится.
Ты сладостный язык дождя, ручья и птицы,
Музыка.
Ты – немота светил, молчание тумана,
Боль тех, кто долго жил и тех, кто умер рано.
Музыка.
Ты и весенний гром, и хлябь ночей ненастных,
Ты стала языком счастливых и несчастных.
Пусть в мире прижилась лишь часть твоих мелодий,
Твоя безмерна власть над теми, кто свободен,
Музыка! Музыка!
«Н. Гребнев»
Звучало море в грани берегов.
Когда все вещи мира были юны,
Слагались многопевные буруны,
В них был и гуд струны, и рев рогов.
Был музыкою лес и каждый ров.
Цвели цветы, огромные, как луны,
Когда в сознанье прозвучали струны.
Но звон иной был первым в ладе снов.
Повеял ветер в тростники напевно,
Чрез их отверстья ожили луга,
Так первая свирель была царевна
Ветров и воли, смывшей берега.
Еще, чтоб месть и меч запели гневно,
Я сделал флейты из костей врага.
«Константин Бальмонт — Рождение музыки»
Музыка, закрученная туго
в иссиня-черные пластинки, –
так закручивают черные косы
в пучок мексиканки и кубинки, –
музыка, закрученная туго,
отливающая крылом вороньим, –
тупо-тупо подыгрывает туба
расхлябанным пунктирам контрабаса.
Это значит – можно все, что можно,
это значит – очень осторожно
расплетается жесткий и черный
конский волос, канифолью тертый.
Это значит – в визге канифоли
приближающаяся поневоле,
обнимаемая против воли,
понукаемая еле-еле
в папиросном дыме, в алкоголе
желтом, выпученном и прозрачном,
движется она, припав к плечу чужому,
отчужденно и ненапряженно,
осчастливленная высшим даром
и уже печальная навеки…
Музыка, закрученная туго,
отделяющая друг от друга.
«Д. Самойлов»
Какая участь нас постигла,
как повезло нам в этот час,
когда бегущая пластинка
одна лишь разделяла нас!
Сначала тоненько шипела,
как уж, изъятый из камней,
но очертания Шопена
приобретала все слышней.
И тоненькая, как мензурка
внутри с водицей голубой,
стояла девочка-мазурка,
покачивая головой.
Как эта с бедными плечами,
по-польски личиком бела,
разведала мои печали
и на себя их приняла?
Она протягивала руки
и исчезала вдалеке,
сосредоточив эти звуки
в иглой расчерченном кружке.
«Белла Ахмадулина — Музыка Шопена»
Я никогда не понимал,
Искусства музыки священной,
А ныне слух мой различал
В ней чей-то голос сокровенный.
Я полюбил в ней ту мечту
И те души моей волненья,
Что всю былую красоту
Волной приносят из забвенья.
Под звуки прошлое встает
И близким кажется и ясным:
То для меня мечта поет,
То веет таинством прекрасным.
«Александр Блок»
Музыка — кратчайший путь
к сердцу каждого, она доносит суть,
ублажая звуком ухо, душу, сердце,
звучит ли рондо, блюз иль скерцо.
Музыке не нужен переводчик,
её слышит и простой завОдчик,
и студент, и бизнесмен, и продавец,
даже рыболов, иль птиц ловец.
Музыка, меняясь век от века,
всю жизнь сопровождает человека —
маршем Мендельсона, колыбельной песней
и Адажио — его последней пьесой.
Музыка живёт и не стареет,
немного лишь она седеет, идут века,
мудреет год от года, не хвастаясь породой,
и слепо не плетясь за модой.
Музыка нас учит, корит и ласкает,
музыка слух часто ублажает,
жизнь делая мудрей и краше,
знаем: музыка есть наша и Не наша.
Музыка — кратчайший путь
через мысли, чувства донося всю суть,
ублажает звуком ухо, душу, сердце,
звучат ли рондо, блюз иль скерцо.
«Инесса Митина — Музыка»
В ней что-то чудотворное горит,
И на глазах ее края гранятся.
Она одна со мною говорит,
Когда другие подойти боятся.
Когда последний друг отвел глаза,
Она была со мной в моей могиле
И пела словно первая гроза
Иль будто все цветы заговорили.
«Анна Ахматова — Музыка (Д. Д. Шостаковичу)»
Жил-был на свете барабан,
Пустой, но очень громкий.
И говорит пустой буян
Трубе — своей знакомке:
— Тебе, голубушка-труба,
Досталась легкая судьба.
В тебя трубач твой дует,
Как будто бы целует.
А мне покоя не дает
Мой барабанщик рьяный.
Он больно палочками бьет
По коже барабанной!
— Да, — говорит ему труба,
— У нас различная судьба,
Хотя идем мы рядом
С тобой перед отрядом.
Себя ты должен, баловник,
Бранить за жребий жалкий.
Все дело в том, что ты привык
Работать из-под палки!
«Самуил Маршак — Барабан и труба»
В минуты музыки печальной
Я представляю желтый плес,
И голос женщины прощальный,
И шум порывистых берез,
И первый снег под небом серым
Среди погаснувших полей,
И путь без солнца, путь без веры
Гонимых снегом журавлей…
Давно душа блуждать устала
В былой любви, в былом хмелю,
Давно понять пора настала,
Что слишком призраки люблю.
Но все равно в жилищах зыбких –
Попробуй их останови! –
Перекликаясь, плачут скрипки
О желтом плесе, о любви.
И все равно под небом низким
Я вижу явственно, до слез,
И желтый плес, и голос близкий,
И шум порывистых берез.
Как будто вечен час прощальный,
Как будто время ни при чем…
В минуты музыки печальной
Не говорите ни о чем.
«Н. Рубцов»
Когда такая есть Струна,
И Руки есть, и Вдохновенье,
Есть музыка, и в ней спасенье,
Там Истина — оголена,
И не испорчена словами,
И хочется любить и жить,
И всё отдать, и всё простить…
Бывает и такое с нами.
«Валентин Гафт»
В лесу росла ромашка,
Любила солнца свет.
Пришла сюда Наташка —
Ромашки больше нет…
Куда-то по дорожке
Жучок бежал, спешил…
Навстречу шел Сережка —
Жучка она раздавил…
А мне кричать охота:
Ну что за баловство?!
Ребята! Ведь природа —
Живое существо!
Наташка и Сережка!
Вам нужно уяснить:
Букашка, хоть и крошка,
А тоже хочет жить.
Не рвите зря цветочки!
Пускай себе растут.
Они — земли сыночки,
И корешки их — тут.
«Анна Самуиловна Штро — А мне кричать охота»
Порою музыка объемлет дух, как море:
О бледная звезда,
Под черной крышей туч, в эфирных бездн просторе,
К тебе я рвусь тогда;
И грудь и легкие крепчают в яром споре,
И, парус свой вия,
По бешеным хребтам померкнувшего моря
Взбирается ладья.
Трепещет грудь моя, полна безумной страстью,
И вихрь меня влечет над гибельною пастью,
Но вдруг затихнет все —
И вот над пропастью бездонной и зеркальной
Опять колеблет дух спокойный и печальный
Отчаянье свое!
«Шарль Бодлер — Музыка»
Послушайте симфонию весны.
Войдите в сад,
Когда он расцветает,
Где яблони,
Одетые цветами,
В задумчивость свою погружены.
Прислушайтесь…
Вот начинают скрипки
На мягких удивительных тонах.
О, как они загадочны и зыбки,
Те звуки,
Что рождаются в цветах!
А скрипачи…
Вон сколько их!
Взгляните…
Они смычками зачертили сад.
Мелодии, как золотые нити,
Над крыльями пчелиными дрожат.
Здесь все поет…
И ветви, словно флейты,
Неистово пронзают синеву…
Вы над моей фантазией не смейтесь.
Хотите, я вам «ля мажор» сорву?
«Андрей Дементьев — Музыка»
Я нота «ДО» второй октавы
и бодрой «РЕ» вздымаю флаг.
Мной в «МИ» — миноре кто-то правит….
Жаль, «ФА» моё не слышит маг.
Мне «СОЛЬ» диез, как луч надежды….
В стаккато «ЛЯ» — мой твердый шаг.
Пусть «СИ» бемоль смыкает вежды —
вновь детским «ДО» звучит очаг.
«Владимир Дорин — Жизнь по нотам»
